Актриса

     Перед зеркалом в просторной гримёрке сутулится хрупкая фигура. Усталые глаза моргают от настойчивого света гирлянды лампочек. Хозяйка комнаты не смотрит на своё отражение, она вглядывается во что-то внутри себя. Яркие ирисы в тени длинных ресниц. Поселившаяся в этой тени усталость, кажется старше нашего мира.

«Сейчас, сейчас… нужно собраться», − думала Актриса и никак не могла найти в себе сил, чтобы надеть парик, подняться и покинуть тихую гавань. А ведь когда-то одна только мысль, чтобы встать перед зрителями, дать сотне глаз себя разглядывать, позволить десяткам незнакомцев, затаив дыхание прислушиваться к каждому слову и вздоху, возбуждала в ней порыв огромной силы. Не сегодня. Женщина глубоко вздохнула. Ее тонкие бледные руки с элегантными ногтями без маникюра, подрагивая, лежали на коленях.

     За окном столичного театра бушевала вьюга. Жесткой белой крупой засыпала она глаза старому помпезному зданию. Машины близоруко толкались под фонарями. Заблудшие в пустынной буре животные. Ветер выл и стелил по земле белую вуаль, превращая землю, эту развратную старуху в девственную невесту. Актриса любила зиму. Ей нравился холод и отстраненность высокой луны в небе. Нравилась рано наступающая темнота, в которой можно бесконечно блуждать без сна. Улицы, лишенные запахов. Люди, забывшие свою индивидуальность в далеком щедром лете. Актриса снова вздохнула.

     Давно-давно, задолго до появления Актрисы, женщину звали Катарина. В звуке ветра за окном Катарине слышался голос возлюбленного. Она приветствовала его без слов. Склонялась перед мужем и целовала его ноги. Прислушивалась к словам давно забытого языка. «Адыма рахирим, Катар-рина». «Адыма…» − слышалось ей в отрешенном вое сквозняков меж оконных рам.

     Нужно было выходить. Время наступило, и зритель нетерпеливо шелестел одеждами в сумраке большого зала. Актрисе был знаком этот звук. Катарина ждала этот день и вот, он наступил. Длинный пустой коридор и, вот, она уже стоит скрытая тяжелой портьерой. Зал мерно дышит. Людские запахи смешиваются с тлением старого здания, сливаясь в тяжелый аромат, который напоминает Катарине вина Месопотамии. Актриса вдохнула полную грудь и сделала шаг вперед.

     На сцену вышла женщина. Зал затаил дыхание. Ждали, гадали. Задавались вопросом, что же им сейчас даст королева драматического действа. Будут ли это слезы, будет ли это боль, будет ли горе? Одинокая фигура возвышалась над залом. Тень ее накрывала десятки любопытных глаз. Катаринина ненависть переливалась через край и наполняла темнотой потаенные уголки ее души. Как ненавидела она однородную массу, притаившуюся в темноте зала. Жадная до чужой боли толпа. Жрать зрелища. Требовать достоверности чувств. Что сегодня даст им Актриса? Из года в год Актриса продавала Катаринину боль. Она выходила на сцену, и никто не оставался равнодушным. Люди рыдали, аплодировали стоя, выходили из зала в шоке, и… приходили снова.

     Актрису считали королевой драмы. И все потому, что Катарине принадлежал океан боли. Катарина прожила много жизней. Она помнила каждую. Изначальной и естественной была боль бесправной рабыни − девочки семи лет, тело и душа которой принадлежали мужчине. Темные мрачные времена. Холод, боль и ненависть. Иссохшие кровь и кости, перемолотые временем в муку. Катаринина душа выла в бессонной ночи раненным, голодным зверем, но тогда она не знала иного существования. Много жизней… Незабытая боль бесправной женщины, которой пользовались мужчины в смрадных портовых борделях Марселя. Телом ее пользовались неумело, пошло, без намека на выдумку. С каждым новым лицом, переполненным жадной и тупой похотью, Катаринина душа пустела как выжженные войной поля, как опустошенные варварами дома. Душа ее угасала, как очаги, которые больше некому зажигать. Катарина помнила и святую инквизицию. Святости, впрочем, она не помнила, а вот выдумки на сей раз хватило с лихвой.

     Много жизней Катарины всегда вели по одному и тому же пути. Когда наконец она оставила старый свет в поисках иной жизни, новый свет предложил ей все ту же старую добрую боль. Теперь уже огонь пуританской праведности разлил внутри темноту, равной которой не было на этой земле. Черное, переполненное ненавистью сердце. Со сцены на зрителей смотрели усталые глаза. Темный, непроницаемый взгляд. Он был наполнен чем-то, что простой обыватель, пришедший в этот февральский вечер в театр, не ожидал там видеть, да и не искал.

     За прожитые жизни Араам приходил к Катарине много раз. Она помнила каждый. И сегодня она приветствовала его голос, звучавший в голове. Актриса прислушивалась к этому голосу с трепетом, цепенея от сладострастия, Катарина же ликовала.

«Кто ты, человек?» − спросила маленькая девочка слабым голосом, ожидая от возвышающейся над ней темной фигуры новые боль или надругательства.

«Я есмь Араам. Не человек» − услышала она ответ в своей голове.

     Сегодня Актриса приготовила для толпы нечто необычное. Ее прекрасное лицо освещала светлая улыбка. Сияющие синие глаза завораживали и чаровали. Она была всем тем, чем сидящие перед ней люди мечтали быть в своих сновидениях. Каждый мужчина в зале хотел ее. Каждая женщина в зале хотела быть ею. Актриса открывала рот и голос, вырывавшийся на волю, был голосом сирены. Толпа приросла к креслам, и пожарная сигнализация не сдвинула бы их с места.

     Араам дал Катарине красоту. А может это был не он. Катарина не знала, кто был повинен в этом даре. Араам дал ей молодость. Это она знала наверняка. Молодость и много жизней. А еще память о каждой прожитой жизни. Об этом, впрочем, она не просила.

Араам пришел, когда ее худая детская фигурка корчилась от невыносимой боли в темном углу холодного свинарника. Стояла январская ночь. В то время и в той стране зима не сыпала белым, но конечности полуживой девочки коченели от ночной сырости. Ее детское тело не должно было служить подобным образом. Тогда она этого не знала. Тогда она знала только боль. Унижение она познала позже. Араам не избавил Катарину от боли, не избавил от унижения. Он их преумножил. Его дар заключался в другом. И за это она его любила.

     «Муж мой, иха-им», − повторяла она про себя, стоя на сцене, распахивая глаза навстречу свету софитов, путая его с воспоминаниями об испепеляющем свете солнца в той, первой, своей жизни.

В этот ненастный вечер Актриса стояла на сцене смеялась и шутила, заставляя зал корчиться от смеха. Зрители хватались за животы, сгибались пополам. Их рты раскрыты в беззвучном хохоте, на который уже не хватает сил. «Зрители», − думала она, и еле сдерживала свое лицо от гримасы отвращения. Она все еще улыбалась им. Но в то же время знала, что еще не наступит полночь, а  корчиться они будут уже не от смеха. Катарина смотрела в зал и видела многоголовую гидру. Головы уродливы. Они раскрывали склизкие пасти и щелкали частоколом мелких зубов. Слюна натягивалась блестящей паутиной, и глаза их мертвенно блестели во тьме. «Разбухшая от мелких страстишек и черных желаний гадина. Они все жаждут моих подарков. Все… кроме… кроме одного».

     Он сидел в первом ряду. На вид лет двадцать. Прекрасен. Чист, как капля родниковой воды. Молодой человек смотрел на Катарину, как все в этом зале, но в глазах его Актриса видела… надежду. Если бы она встретила этот взгляд еще вчера, может, все было бы иначе. Может его темные шелковистые кудри могли успокоить ее руки. Может даже, его взгляд, проникающий прямо в ее черную душу, смог бы растопить частичку ее боли. И если бы она оттаяла, если бы она могла надеяться на что-то кроме боли, может быть она … «Нет!» − отвергла эту мысль Катарина и с усилием оторвала свой взгляд от светлого лица, − «Не может! Потому что именно сегодня в ее голове поселился долгожданный, вкрадчивый зов Араама».

Актриса продолжала свою шараду в угоду толпе. А голос в голове не смолкал. «Катарина» − звал он. «Жена моя. Сегодня. Здесь».

    Тот, в первом ряду, сидел неподвижно. Лицо с высокими скулами и знающими глазами, щедрый, мягкий рот не давали Катарине покоя. Она снова украдкой кинула на него взгляд. Для многоголового зрителя продолжалось представление. Но в это же время безмолвно шел иной диалог. «Кто ты?» − спросила женщина со сцены незнакомца в первом ряду. «Ты знаешь, кто я, Катарина» − ответил он ей. «Откуда он знал ее имя? Никто не знал ее настоящего имени. Никто, кроме Араама и… Нет!» − испуганно отмела она эту мысль, − «Этого не может быть. Какое Ему до меня дело!».

     Наступало время для настоящего шоу. Катарина встала на самый край сцены и смотрела в лицо каждому находящемуся в зале. Глаза ее холодны. Напоминают космос.

− Какую боль выбираешь ты? − спрашивала она у женщины в третьем ряду.

Голос хлестал холодом по спинам с резкостью хлыста. Ледяной пот скатывался в мелкий бисер на лбу тучной зрительницы с картофельно-серым лицом, пока перед ее глазами проносилась череда того, что пережила Катарина. «Выбирай!» − голос Актрисы громом раскатывался над окаменевшей толпой. Женщина сделала выбор.

− О, милая… − смягчившись лишь на мгновение проговорила Катарина.

Она протянула ладонь и погладила женщину по седеющей голове.

− Не нужно было выбирать это. Времена инквизиции, как мало вы знаете о них сегодня…

Потом Актриса весело тряхнула головой.

− Впрочем, обещание есть обещание. Ты выбрала свой дар!

Она приложила руку к холодному лбу с прилипшими седыми прядями. Потом обернулась на юношу в первом ряду. Тот смотрел на нее, и она снова читала в его взгляде… жалость. К кому? К этой женщине, которая корчилась у ног Катарины? Или?..

     Катаринина кожа вздувалась прозрачными пузырями, и желтые клыки ее мучителя мелькали перед туманящимся взглядом. Пористое, как морская губка, лицо то расплывалось перед глазами, то снова становилось тошнотворно отчетливым. Катарина приветствовала пытки. Сегодня она надеялась умереть. Двадцатый день в этой камере будет последним, знала она. После этого начнется новая жизнь полная новых страданий. Ее истерзанное тело не повиновалось и больше ничего не чувствовало, и только голос в голове звучал отчетливее с каждой минутой: «Катарина, любовь моя, не закрывай глаза. Я подарю тебе новую жизнь. Потерпи еще немного. Еще чуть-чуть». Служитель святой инквизиции тихо рычал ей в лицо «Очнись, сука. Я с тобой не закончил!»

     Седая скорчившаяся фигура зрительницы у ног Актрисы. Пузыри на коже все еще лопаются и сочатся прозрачной, как апрельский березовый сок, слезой. Женщина не дышит. Переправлена на другую сторону.

Катарина не смотрела под ноги. «Никогда не оборачивайся» − учил Араам. Она смотрела в лица живых. Вглядывалась и понимала, как много еще работы.

    Не теряя драгоценное время, она уже крутила калейдоскоп страшных воспоминаний мальчугану лет двенадцати. Ее тонкие пальцы сжимали худое плечо подростка. «Кивни, как выберешь», − доверительным тоном произнесла Актриса, заглядывая в залитые страхом глаза. С детьми проще всего. Они ломаются, как сухие стебли под натиском ветра. Катарина была ветром. Она была вьюгой. Белоснежные волосы развевались за спиной. Взгляд вымораживал души и превращал сердца в ледяные глыбы. Ребенок обречен. И ей было все равно. Хотя, нет. Она была этому рада. Ничего не поменялось на этой проклятой земле, с тех пор как Катарина потеряла веру в людей.

     Катарина смотрела на размытый сквозь толщу воды зеленоватый диск в небе. Она не боялась. Нужно просто задержать дыхание. Руки стягивают мокрые веревки, тело легкое, потеряло последний вес. И только Арааму есть до нее дело. Он склоняется к ее уху и, ласково касаясь губами, шепчет. Или это просто вода? «Ката-ри…» - дальше она не слышит. Ее заливает паника и такой нужный глоток, последний глоток этого мира, который она сделала на поверхности, выдавливается из ее груди и вопреки логике слитком серебра устремляется вверх. Он оставляет ее беспомощной, и картина мира ломается сквозь толщу воды, тускнеет и становится воспоминанием.

     Впрочем, ребенок не мучился долго. Его сердце остановилось и маленькое неестественно состарившееся личико расплылось перед ее глазами. Актриса не остановилась стереть скатывающуюся слезу. Слеза была лишь частью образа. Ее сердце ныло, обливалось восторгом. И вот она уже смотрела в лицо следующему. Самоуверенный хлыщ, баловень судьбы, один из тех, что пользуются женщинами как вещами. «О, он тоже получит свое!». Она наклонилась к нему и радостно прошептала:

− А-а, тебе я подарю свой поцелуй. И ты один из немногих сможешь уйти.

Она улыбнулась ему, и он рыдал. Корчился у ее ног, умолял дать ему страдания здесь и сейчас. Но она лишь смеялась в ответ, брезгливо отталкивая его трясущиеся руки носком туфли. Она даст ему болезнь. И трусость в придачу. Он никогда не наберется смелости, чтобы прекратить собственные страдания. И за всю свою бессмысленную жизнь он не приобрел никого, кто любил бы его настолько, чтобы сделать это за него. Для него. Никого.

     Катарина никому не откажет. Ни одному. Ее возлюбленный пришел. Это он всегда выбирал время и место. Она же выбирала души и дары. Он был старым и злым богом, ее Араам. Он был тем, кого она любила за боль и страдания. И с его легкой руки Катарина пройдет по этой планете летящей поступью. Она найдет наказание подходящее каждому. Она увидит каждое уродство. Она увидит, за что каждый из них заслуживает частичку ее боли. Она разделит ее с каждым. За время, проведенное на этой планете, Катарина стала богиней страдания. Она несла свой дар каждому. И избавить от ее дара могла только смерть. Каждый из них сегодня будет молить. Молить не о пощаде, но о смерти.

     Эта арена страданий человеческих − всего лишь маленький кусочек царства  Араама. Тот дом, который добрая жена может предложить своему возлюбленному на этой земле. Лишь маленький кусочек того ада, что является его домом там. Она еще раз окинула взглядом опустевший зал. Гора человеческих тел и скорченные конечности. Лица полные ужаса. Глаза, залитые кровью, не успели еще остекленеть. Остывающие тела здесь, а холодные устрашенные души, голые и неприкрытые, стоят там. Они избежали этого мира, но смерть − это не конец. Души замерли в трепетном ожидании. Катарина раскрыла им секрет. Теперь они знают, чего ждут. Им предстоит взойти, лишь для того, чтобы долго и мучительно падать.

     Катарина обернулась. В первом ряду сидит молодой человек. Катарина не видит его лица. Она знает, что он прекрасен, но... его глаза больше не наполняет надежда. Кровавые слезы бегут по бледным щекам. Он молодой бог. Что может он противопоставить божеству столь беспощадному, как Араам. Свою любовь? Прощение? Катарине не нужна его любовь, как не нужно и его прощение.

     Актриса вздохнула и, улыбаясь воцарившейся в зале тишине, пошла к выходу.