(2)
На балконе я внезапно почувствовала, что в животе пусто. Так невыносимо пусто, что желудок сжался. Как кулак боксёра перед ударом.
Я перешагнула через него, лежащего. Даже не взглянула.
Переступила, шагнула на холодный кафельный пол кухни, чтобы найти в холодильнике что-нибудь съестное.
Обнаружила пачку апельсинового сока, плавленый козий сыр и какую-то банку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся грибами.
Вдавила пальцы в сыр. Запихиваю его обеими руками в рот, лицо всё измазано жиром. Запиваю апельсиновым соком. Жадно. Огромными глотками.
Хочу поглотить всё, что у него есть.
За то, что он мне сделал. Если сделал. Сделал?
В любом случае, малая толика уважения к этому святому мероприятию у меня всё же нашлась − грибы я не тронула.
Уважение к нему? Или к горькушкам, любовно собранным его бабулей.
И тогда я обнаружила, что стою посреди кухни. На пальцах вперемешку кровь и сыр. Под ногами пачка из-под сока. И я подумала: «Что я делаю, что я делаю, что я делаю...».
В чужом доме разоряю чужой холодильник... Всё вокруг в моих следах. Во мне.
Не этого ли я хотела? Наполнить всё вокруг, всю его жизнь своими следами. Чтобы он знал, что я ВСЁ ЕЩЁ существую.
Всё ещё могу откусить кусочек того, что принадлежит ему.
Ещё могу.
Наверное…
Я осела на пол перед холодильником. Холодный камень упёрся в костлявые ягодицы, и я спросила себя, когда же в последний раз я ела. В последний раз с аппетитом.
Не было ли это тогда, когда мы с ним пошли в ресторан...
Прежде, чем он сказал …
Он: Я ухожу. У меня нет больше аппетита.
Я: На меня?
Он: Ты как колонка, куда я ездил заправляться. А теперь я хочу… какое-то время побыть один.
Я: Один.
Искусство потери дара речи.
Он позволил мне закончить с ужином, прежде чем это сказал. Вежливый.
А я сразу после сказанного отправилась в туалет.
Спасибо, милый, за заботу.
Когда меня тошнило, то было чем. За это я тебе благодарна.
Я: И долго ты хочешь быть один?
Он: Год точно.
После этого я и потеряла аппетит. Надолго.
А позже, когда я прочитала, что у него появилась другая, аппетит не вернулся.
А появилась эта другая уже через месяц после «отъезда с бензоколонки».
Беата.
Искусство потери дара речи.
Её звали Беата.
Я прочла о них в жёлтом журнале.
Интересно, почему актрис всегда зовут Беатами. Или Викториями, или Софиями.
И обязательно какая-нибудь необычная буква в этих именах.
Какое-нибудь консонантное сочетание.
А у меня нет. Ничего такого нет.
Писали, что молодые влюблены и въехали в её квартиру в центре города.
120 квадратов.
И тогда я позвонила Яку.
Яку я звоню, когда сердце болит.
Як сказал, что он не знает, чего там пишут, и что знакомые говорят, что они просто трахаются.
И что ничего там особого нет. И чтоб я не переживала так.
Я и не переживала. Просто теперь я знала, что он мне соврал.
Картинку за картинкой жёлтая пресса рисовала мне их житье.
Занавески цвета слоновой кости.
Он за рулём. Кабрио.
Сверкает улыбкой. У него всегда была такая улыбка.
Я в неё и влюбилась. В эту улыбку.
В Беатину кафельную тишину с улицы доносится далекий гул машин.
Фоном тихий ноктюрн.
Мне вспомнилось, что с аппетитом я в последний раз ела, когда всё ещё было хорошо. Когда это ещё не случилось.
Я поднялась.
Я вдруг почувствовала себя дешёвой проституткой.
Стою в нижнем белье. Чужая квартира. Блеск огней. Чья-то чужая жизнь. Фальшивая.
И я − та, что должна уйти. Забрать в прихожей… которая, вообще-то, даже и не прихожая, а часть гостиной... забрать в этой их прихожей своё осеннее пальто, столько сезонов ношеное-переношенное, запахнуться в него и уйти.
Уйти туда, где мне место.
Я снова перешагнула через него. Он всё ещё спит.
Смотрю на него.
А что если...
Но я знаю ответ.
Он проснётся и станет делать всё, чтобы я ушла.
Или вообще ничего не станет делать. Включит телевизор и будет смотреть.
На вопросы будет отвечать: «Мхм. Да-да. О’кей».
И я этого не переживу.
Или всё же есть где-то во вселенной такой вариант, в котором всё хорошо?
В котором он просыпается, обнимает меня и говорит: «Я отсюда съезжаю. Я всегда с тобой хотел быть».
Съезжаю?
Как звучит?
Понимаю абсурдность этих мыслей, но что-то не даёт мне уйти.
Светлый диван не особенно и пострадал. Пара тонюсеньких бурых мазков сойдут за обычные пятна.
Лампа разбилась, пока он дома выпивал. Просто напился дома в одиночестве...
Как звучит?
Достоверно звучит, он всегда любил в одиночестве пить.
Именно в одиночестве. Перед другими он держит марку. Всё играет кого-то.
Если Беата его любит (а она должна, потому что кто бы устоял), она поверит.
И всё будет по-прежнему. Как раньше.
Он, Беата и кошка.
Интересно, отчего он кошку прогнал?
А может...
Может, правда...
Нет.
Или они, и правда, в ссоре.
Облачно в раю?
Отчего он один? Едет ночью домой.
С кем он по мобильному говорил, что меня не заметил?
Или Беата в командировке. На съёмках. А он звонил, чтобы сказать ей «спокойной-ночи-целую-милая».
И я тебя. Да-а-а-а. И я тебя!
Так оно и было. Она же перезвонила.
Смотрю на него, лежащего на полу, и понимаю, что всё это с нами происходит только потому, что Беата не придёт домой.
Не сегодня и не в ближайшее время.
Иначе не мог бы он так спокойно спать. Словно ему всё равно.
А может он хочет, чтобы Беата всё увидела? Чтобы пришла домой и увидела: диван в крови, лампа разбита, посреди комнаты я в одном белье, и он здесь лежит… вот так вот.
Как мне понять, в чём же дело...
Где его телефон... я его под подушку запихнула.
И что с того? Кода-то я не знаю.
Где-нибудь наверняка есть переписка... в безопасности, на компьютере.
Открываю папку за папкой. Ничего. Всё в лучшем виде.
Диван, ковёр, шкаф, матовое стекло; ещё одна дверь с матовым стеклом открывается, на полке полароид... остальные дверцы не открываются.
В ванной крем Elizabeth Arden 8 hour, Gucci Envy Me, Diorshow... ничего...
Полароид.
В спальне на стене венецианская маска... под этой маской они...
Интересно, им не кажется, будто эта маска за ними наблюдает?
Тёмно-лиловое стёганое покрывало, подушки, с одной стороны от кровати тумбочка.
На тумбочке журнал, с другой стороны ничего.
Ничего.
Мои отпечатки повсюду.
Полароид.
Кошка смотрит на меня. Предательская тощая породистая кошка.
В гостиной снова эти занавески. Цвета слоновой кости. И он.
Я щёлкаю полароидом. Щёлк-щёлк. Щёлк − он.
Щёлк – венецианская маска. Он лежит на полу. Щёлк – занавески. Он абсолютно голый.
Щёлк – кухня.
Кухня... и мой бардак.
Может, я должна убрать?
ДОЛЖНА убрать?
Нет!