Год спустя/Пирет Яакс
Aasta pärast/© Piret Jaaks

1.

Он: Не застудишься? Ты до нитки промокла. Ради бога, прости меня.

Он принёс из ванной два полотенца. Бежевые. Пахнут лавандой.

Он: Как неловко. Мне так жаль.

Я не двигаюсь. Стою столбом. Руки по швам. С меня капает.

Я словно странная, насквозь промокшая осенняя птица.

Он принялся меня обсушивать этими своими пахнущими лавандой полотенцами.

Он: Боже, мне так жаль. Так неловко. Господи, о чём я, вообще, думал. Говорил по мобильному, по сторонам не смотрел. Знаешь, я ведь на работе всё время допоздна. Частенько ночь напролёт. Переутомление, видно.

Он сел передо мной на пол и стал отжимать полотенца.

Он: Снимай же, снимай, наконец, пальто.

Я сняла. Пальто повисло на кистях, потом соскользнуло на пол.

Огромные настенные часы пробили девять.

Он (смеясь): Господи, мы не виделись целую вечность. Сколько прошло? А ты всё такая же. Господи… совершенно не изменилась. На меня аж воспоминания нахлынули.

Воспоминания на него нахлынули!

Он: Боже…

Он засуетился. Вскипятил чай. Спросил, не голодна ли я. Тут же эту мысль отмёл: «Нет ничего всё равно».

Разлил чай, бросил полотенца в корзину, затолкал меня на диван, ноги велел сунуть в мохнатые тапки. Снова поставил чайник, включил телевизор.

Он: Что тебе ещё предложить? Ты на меня не сердишься?

Он готов что угодно сделать, лишь бы я ответила «нет».

Он: Господи, сколько же прошло?

Я ответила, что год.

Он: Точно, год.                     

Рассеянно почесал запястье. Засучил рукав, обнажил сильные руки. Те самые руки, которые я так любила. Те, что так часто прижимали меня… Прижимали к нему, к стене, к ковру, к креслу, к столу, к мягкой траве, к грубому мху…

А теперь − ни к чему. Теперь они спокойно лежат у него на коленях.

Он: И правда ведь, год.

Он открыл буфет. Буфет – часть белой секции. Скрыт за матовым стеклом. В жизни не догадалась бы, что за стеклом прячутся полки.

Налил себе бренди.

Он: А ты хочешь?

Я кивнула.

Я пила и чувствовала, как внутри оттаивает. Чувствовала, как потихоньку вливается в тело тепло. Он прав, я наверняка застудилась.

И вот, наступил момент – во мне пробудилась неловкость, в нём, наоборот, любопытство.

Он: Как у тебя дела?

Я: Хорошо.

Он: Чем занималась?

Я: Да, всё тем же.

Он: Ты всё там же? В книжном?

Я: Там. Где ж ещё.

Он: Ага…

Я: Куда ещё эстонской филке... Всё ещё там.. А ты?

Из соседней комнаты вышла кошка.

Он: Кыш…

Кошка убежала.

Всё это так знакомо. За полупрозрачными занавесками цвета слоновой кости силуэт города в ночных огнях. И мы с ним. На диване. В руках бокал с бренди.

Он хотел заговорить. Открыл было рот, но передумал. Сделал глоток и закашлялся. Кашлял так долго, что я подумала, задохнется.

Но я не пошевелилась.

Он икнул...

Он: У меня тоже всё хорошо.

Потом он долго-долго-предолго говорил о своей работе. Хотя я и так всё знала. Он уже лет десять работает в одном месте.

Завидная стабильность! Кто бы мог подумать.

А он всё молол и молол: один салон, другой салон, и как там, и как сям.

Он: Никогда бы не подумал, как могут изматывать тест-драйвы. Сегодня пришла целая семья, хотели купить «эс шесть». «Эс шесть»! Семья! Жесть! Ты не представляешь, как я их переубеждал.

Да-а, в этом он всегда был хорош. В продажах. Всегда был хорош.

Он: Представь, они бы себе эту «эс шесть» купили, а им нужен огромный ….

Как всегда, оправдывается.

Вдруг он замолк. Посмотрел на меня и сказал:

Он: А я ведь больше всего писать хочу. Я не писал с тех самых пор, как ты… Год уже.

Год уже. Сердце моё затрепыхалось.

Значит, у него… значит, никто…

В подтверждение моих мыслей он добавил:

Он: У меня ведь нет никого, кто тексты мои читал бы… И комментировал. Чувствую себя таким опустошённым. Нет ничего.

Ничего, что создавало бы напряжение. И в то же время, я в постоянном напряжении, только оно другое. Понимаешь? Неправильное. И оно не даёт мне писать.

Я едва не принялась его утешать, но он снова посмотрел на меня, и грусть исчезла из его глаз. Глаза у него всегда были такие: темные серые, такие, что кажутся чёрными.

Грусть исчезла из них. Он схватил меня за руку и сказал:

Он: Слушай! А давай напьёмся!

Слушай!

Напьёмся, как раньше!

Помнишь?

Как дома!

Вдвоём.

И будем смеяться!

И мы пили. Пили, пили, пили, пили. Джин, ром, белый, черный. И курили.

Он: Скажи снова

Он(смеясь): Ну скажи.

Я: Что?

Он: Скажи снова «вытяжка грохочет».

Я: Вытяжка гра-х-хо-чит.

Он: Давай. Скажи с сигаретой во рту «вытяжка грохочет».

Я (смеясь): Выти-жка гра-хо-чит.

Он: Скажи ещё!

Я: Не скажу.

Он: Скажи!

Я: Не скажу. Придурочный!

Он: Нет, это придурочная вытяжка грохочет!

Он смеётся.

Я: Да….

Он: Пино? Тебе?

Я: Не-ет… да-а.

Он: Да-а?

Я: Нет.

Он: Правильно. Тебе – лучше нет. Больше – нет.

Я: Да.

Я: А помнишь, как мы…

Он: Что?

Улыбается.

Я: Кур-кур-кур-курили.

Он: Где ты была всё это время?

Я: Нигде.

И ты снова делаешь это. Знаешь же, что я не могу. Не могу.

На несколько секунд повисает тишина.

Он: Я так много хотел тебе рассказать.

Я: И что, ты потерял голос? Или мой номер?

Он: Голос.

Снова тишина.

Я: Может, твой голос живёт где-то.

Он: Ага, своей жизнью?

Я: Да, где-нибудь за городом.

Он: В деревне?

Я: Ага.

Он: Что сделать, чтобы он назад переехал?

Я: Сказать волшебное слово.

Он: Какое?

Я: Волшебное.

Он: Пожалуйста.

Я: Что пожалуйста?

Он: Пожалуйста – волшебное слово.

Он: Что-то не получилось.

Я: Всё равно нет голоса? Может, его позвать? Вдруг услышит?

Он: Чем он услышит?!

Смеется.

Я: Может, его крикнуть? С балкона.

Он: Погоди, я балкон открою. Сюда вставай. Ну, кричи!

Я: А соседи?

Он: Ну, это ж мои соседи.

Я: Не боишься?

Он: Нет.

Я: А что кричать-то?

Он: Голос зови.

Я: Среди ночи?

Он: Да-а!

Я: Го-о-олос! Гдееееее тыыыы? Возвращааааайсяяяяяяя! Эээээээээй! Мыыыыы….

Он: Пиииингвины!

Смеется.

Я: И тишина…

Он: Тишина − красивая вещь.

Я: Правда же?

Он: И ты красивая.

Я: Видишь, ты снова это делаешь.

Он: Тебе не холодно?

Я: Возможно.

Он: У тебя же голова мокрая.

Я: Вроде.

Он: Идём в комнату. Немедленно! У меня ещё есть вино.

Я: Водка?

Он: Вино.

Я: Мы же не должны его пить?

Он: Нет.

Он смотрел на меня.

Так, как не должен был.

Он. Не должен был. Так смотреть.

И я сказала ему, что не нужно.

«Только не сейчас», − прошу я, − «Сегодня нельзя».

Он не послушал, как никогда не слушал, хотя должен был бы.

Он не слушал, и я поняла, что диван испачкается.

Моей кровью. Неужели ему и правда всё равно?

Так всё равно мне и самой давно не было.

А когда всё закончилось. Он заснул.

Он ЗАСНУЛ.

Спит. Наверное, действительно, очень устал. Я придвинулась к нему поближе и… красиво. Слишком красиво, чтобы быть правдой. Чтобы вообще быть.

Мы. Здесь. Микрокосмос красоты.

Я положила голову ему на грудь.

Микрокосмос.

Прямо под моей головой, в его нагрудном кармане, зазвонил телефон.

Я вмиг протрезвела. Вскочила. Телефон оказался у меня в руках.

Враз трезвая!

Иногда трезвеешь в мгновение. Вот так и в этот раз.

И в тот раз, когда студентами мы пили спирт.

Пили этот треклятый спирт, и я, которая пить-то никогда толком не умела, была уже никакая. Я чувствовала, как в голове страшно стучит, и кажется, мозг вот-вот взорвётся.

И вот я в баре. Сижу на скамейке, держусь за голову и говорю, что у меня, по-моему, инсульт. Он вызвал скорую.

Он. Верх заботы!

Когда я оказалась в скорой, то поняла, что… что я… ведь попросту… просто… пьяна.

И тогда я протрезвела в мгновение ока.

Врачи усмехались. Я пожимала плечами.

Они отвезли меня домой. С сиренами. А что с пьяной поделаешь.

Мгновенно. Трезвая. На паркете кораллового цвета.

Твоя рука. В моей руке.

И я колочу по экрану.

Тум. Тум. Тум. Только бы он замолчал.

Только бы этот чёртов телефон, наконец, замолчал. Потому что он играл ТУ ПЕСНЮ.

Всё ещё ту самую песню.

Нашу песню.

Тишина.

Только женский голос откуда-то издалека, из-под подушки.

Занавеска.

Открытый балкон.

Ветер.

Телефон в руке.

Тихо играет музыка.

Закрой глаза.

Раскинь руки.

Прыгай!

Замерла.

Это − то мгновение.

Нет.

Это − то самое мгновение.

Прыгай!

Нет. Замерла.