Выбор

Я сидела в своей комнате за письменным столом. Взгляд упирался в полированную поверхность, а голова − крепко зажата между ладонями. В этот момент я ясно чувствовала, как мой мир рассыпается на части. Давило осознание того, что если  я что-нибудь не предприму, то осколки этой странной любовной истории погребут меня. И мне будет уже не выбраться из-под этого хрустального кургана.  Ну, и кашу же я заварила! Мне предстояло сделать самый непростой в моей жизни выбор, а времени всего ничего − до утра. 

Выбор – короткое, но такое ёмкое слово. С виду, так обманчиво незатейливо. Только в тот самый момент, когда встаешь перед непосредственной необходимостью, понимаешь, что словцо-то совсем не такое, каким предстает на первый взгляд.

От гулкого хода мыслей, а они, как подпорченный программный код вращаются пойманные в западню бесконечного цикла, моя голова была готова взорваться. Именно − разлететься на ярко-розовые кровавые кусочки. Как гуттаперчевый мякиш передержанного арбуза разбрызгаться с липким звуком по оклеенным превосходной английской полосой стенам комнаты.

Вопреки мрачности моего настроения эта мысль заставила меня бессильно улыбнуться? Остатки взорвавшейся головы на маминой любимой английской полосе, и не просто полосе, а именно  того самого − особого бежевого…  ах нет, простите мне моё скудоумство, слоновой кости тона, вряд ли обрадовали бы мою любимую родительницу. Так и представляю себе, как с сокрушенным видом она вычитывает моему безвольно обвисшему, безголовому телу, наряженному в голубую фланелевую пижаму: «Ну вот, всё испорчено, всё окончательно испорчено. Такой идеально выдержанной, классической полосы теперь не найдешь даже в Англии».

Мысли мои окончательно поползли вразброд. Так же неотвратимо, как раз в  месяц наступает полнолуние, для меня наступила совершенная и окончательная потеря связи с реальностью. И вряд ли я смогу донести до вас иронию происходящего, ну-у, кроме, конечно опасности разрушения британского флёра моей спальни, если я не поведаю  свою историю с  самого её начала. Вот если мне повезет сосредоточиться, то я смогу объяснить, почему мне нужно сделать выбор и между чем, а вернее кем,  я, вообще, выбираю. Но прежде чем приступить к этому небыстрому рассказу, я, с разрешения доброго читателя, отвлекусь на секунду и напишу Антону.

Я откинула крышку лаптопа, и в голубом окошке мессенджера написала: «Хей, ты тут?». Как что-то твёрдое и конкретное в моей так нелепо покачнувшейся вселенной,  как что-то такое, на что я могла опереться, к моему немногословному посланию,  в конец строки присовокупилось время: ноль-ноль, двадцать семь. Курсор задумчиво мигал.

Музыка в небольших колонках била свой ритм. Её сердце стучало энергичнее моего. Быстрый, как межпланетный корабль, несущийся по нескончаемым и непроницаемым просторам космоса, ремикс Питера Сантоса с символичным названием  «Дежавю» наполнял комнату. Трэк благородно заглушал сумбурный комок мыслей дерганым колесом катящийся под гору моей усталости.

На экране появилось изображение пера. Я встрепенулась. Это значило, что на другом конце линии кто-то взял на себя труд мне ответить. Перо повисло в невесомости и, как в фильме про Гарри Поттера, начало вырисовывать замысловатые виньетки. Оно висело, висело … и висело. Часы в правом верхнем углу экрана перевернули цифру один раз. Двадцать восемь. Потом ещё раз – двадцать девять. А перо всё вытанцовывало свои дразнящие па. Хитроумный гопак начинал сводить меня с ума, и я протянула было руку, чтобы со злостью прихлопнуть вредный канцелярский прибор крышкой лаптопа… Но тут, результат долгой работы пера отрыгнулся на экран.

Скупое: «Тут». Уж не знаю, причуда ли это бездушной, издевающейся надо мной программы, или же Антон действительно две минуты писал мне что-то, а потом стирал и писал снова, и снова только для того, чтобы стереть. Но, в конце концов, он  ограничился одним лишь фактом − что он, видишь ли, тут.

Хотя, постойте! Этот факт не так односложен, каким хочет казаться.  Ведь  если он написал, что он тут, это  значит: что он дома, он, как и я не спит, и он готов мне отвечать. Не так уж мало, знаете ли, для словца в три буквы, из которых две, вообще, повторяются. Я решила долго не возить своим пером у него на экране и написала: «Нужно поговорить».

В этот раз и его ответ не заставил себя ждать: «Ты выбрала?».

Нет, я еще не выбрала! Да и вообще, как я должна была выбрать?

Этого я написать ему не могла, а потому я просто отпечатала:  «Сначала поговорить».

Антон же был непреклонен: «Сначала выбери».

А потом он отключился. Отключился! Возле его имени в мессенджере просто повисла красная иконка, и я как примороженная смотрела на экран, не понимая: «Как это так?!».  

Пять лет Антон был идеальным бойфрендом, который ни разу не повесил трубку телефона, не оборвал меня на полуслове. Даже в тот раз, когда я, срывая голос,  истерично кричала в телефонную трубку. Антон ни разу не проигнорировал меня, даже если мы были с ним в смертельной ссоре. Теперь же, он просто  вышел из компьютера, оставив последнее слово за собой…

По ходу я влипла. С ушами. Или как правильно,  по уши?  По-полной, одним словом. И я даже не знаю, как себе объяснить то, что сейчас происходит, уже не говоря о том, чтобы сложившуюся ситуацию как-то элегантно разрешить.

Ах да, я пообещала рассказать всё и с самого начала. Ну, так вот, вы, наверное, уже поняли, моего парня зовут Антон. До сегодняшнего дня, описывая его, я использовала всё больше такие слова как классный, красивый, умный, добрый.  Теперь могу добавить и кое-какие новые качества − жёсткий и гордый. Одним словом, не буду перечислять вам всего, что я о нём думаю. Правда заключается в том, что я его люблю. Сильно. Он моя прекрасная романтическая история школьной любви. И всё было бы просто, если бы не было так сложно...

Дело в том, что есть Другой. Да, именно, с большой буквы. И это не потому, что он такой для меня  суперважный, а потому что у него нет имени.  Вернее, имя наверняка имеется. Просто я не знаю, как его зовут. И если про Антона мне говорить легко, потому что с ним всё понятно, то про Другого говорить сложно. Нужно подбирать слова и даже не слова, а буквы, потому что, когда я говорю о нём или тем более пишу, каждая буква становится символом, выходит за пределы экрана и захватывает мой мир. Но начну с самого начала.

Другой в моей жизни  появился неожиданно. И мне снесло крышу. Начисто. Он мне позвонил. Ночью.

Я корпела над семинарской работой. Шестая чашка кофе, как недобрый надзиратель наблюдала, чтобы я не вздумала отлынивать. За окном шумел ветер. Циклопскими, воспаленными от холода и носящегося в ветре песка глазами моргали усталые от ночной службы фонари. Стылый двор стоял уныл и непривлекателен. Весь мир словно в сговоре с моим школьным расписанием. Я старательно перепечатывала материалы из плохонько переведенных книг зарубежных светочей экономических наук. Бумаги и копии  были набросаны на столе и пестрели импрессионистскими мазками электрического цвета. Розовый значил, что факт пригодиться мне в исследовании, а зеленый, что текст пойдет в теоретическую часть.

Я так углубилась в работу, что мои пальцы долбили по клавишам лаптопа с запалом и акустическим стилем достойным самого Бонзо. И вдруг, в тишине ночной квартиры раздался неожиданно громкий  звонок. Это был странный звонок. Звонили, как любит говорить папа, на наземную линию. От неожиданности я вздрогнула. Беспроводная телефонная трубка была зарыта под разбросанными кипами бумаг, и у меня заняло полминуты, чтобы, разворошив всё, её оттуда извлечь. Пока я искала, трубка издавала настойчивые звуки, а я суетливо разметывала макулатуру по столу и боялась, что вот-вот проснуться родители. Наконец, попался! Я схватила его как гадюку за голову и ногтем большого пальца вдавила подсвеченную зелёным светом каучуковую кнопочку.

−  Алло?..  – произнесла я, мягко, как верблюд шевеля губами по маленьким отверстиям в пластике.

Вопросительная интонация повисла в душном воздухе моей комнаты, прогретой по-зимнему любвеобильными батареями.

− Ты почему мобильный не берешь? – требовательно и довольно раздраженно попросил объясниться незнакомый мужской голос. Я на момент растерялась, но потом, как-то даже обрадовавшись абсурду ситуации, я решилась:

−  А почему ты мне на мобильный не звонишь? – спрашиваю я, так же требовательно и возмущенно: в тон незнакомому  голосу.

С секунду мужчина осмысливал услышанное, но потом, видимо решив поддержать игру, сказал:

−  Наконец-то, ты. Рад слышать твой голос, − интонации нежные и даже немного интимные.

−  Я тоже рада, − отвечаю я, не смущаясь.

Я ведь его не знаю и никогда не встречу. Что мне?..

− Как погода? – спросил голос,  не дожидаясь моей инициативы.

− Ветер … − отвечаю я, поглядывая в окно, и не добавляю к этому больше ничего.

− Ветер… Это хорошо, − одобряет голос и продолжает. – А чего не спишь?

− Семинарскую пишу…  – на этой фразе мой голос принимает чуть более обреченные оттенки. Добавляю, − … сроки.

− Поговорим немного? – слегка заигрывающе спрашивает мой неожиданный ночной гость.

− Можем,  – соглашаюсь я.

Отчего-то я не чувствую в себе сил повесить трубку и вернуться к разворошенным бумагам и своим, обеспорядоченным этим ночным звонком, мыслям.

Ну, в общем… вот так он и появился. И, как я уже сказала, мне снесло крышу.

Он звонил мне каждую ночь. Порой мы встречали вместе рассвет. Я сидела на подоконнике в своей комнате, и он – рядом со мной, по другую сторону стекла. Во всяком случае так я себе это воображала. Мы говорили часами. Иногда я засыпала, щекой аккуратно прижимая телефон к подушке. Иногда я проваливалась в обрывочный сон прямо посреди нашей беседы, а спустя полчаса  просыпалась, а он всё ещё был там. И если днём для меня ничего не поменялось − я ходила в академию и по-прежнему встречалась с Антоном, то ночь стала моей второй жизнью. Я думала о ней, как  о жизни в тени луны и шелесте проводов.

Когда я впервые услышала его смех, я поняла, что влюбилась. Каждый день он просил, чтобы  я рассказала о своём самом сильном впечатлении. Вы когда-нибудь пробовали в конце каждого прожитого дня подумать, что такого важного и запоминающегося произошло сегодня? Нет? Я раньше тоже не пробовала. Но он спрашивал, а я почему-то чувствовала необходимость быть честной с этим будоражащим моё воображение, глубоким голосом и говорила всё начистоту − без утайки и стеснения. Вы знаете, каким освобождающим может быть чувство, когда можешь кому-то рассказывать всё как есть − без экивоков?

Но я отвлеклась. Его смех. В тот вечер я рассказывала произошедшую в университете историю. История была смешная. В ней фигурировала нелепая и ужасно пронырливая дворняга размером с ослика, которая устроила в коридорах нашего вполне приличного учебного заведения совершенно неприличный переполох. Видимо, у меня получилось передать суть истории, потому что не успела я произнести последнее слово, как  он засмеялся. Мягко так, с удовольствием.  Последнее слово, так и застряло в моём горле, запутавшись в голосовых связках, как неосторожная птица в сетях. Так вот я и пропала…

Время шло. Дни выбелились и потускнели. Осень катилась к концу, и перевес тёмного времени суток становился очевиден. Светлого дня оставалось несколько суетливых часов, и я стала меньше проводить времени с Антоном. Как только темнело, я мчалась домой. И хотя я точно знала, что он не позвонит ещё как минимум до полуночи, я всё же принималась его ждать уже чуть ли не с обеда. Вас наверняка интересует, разлюбила ли я одного, полюбив другого? Ответ − нет. По-прежнему  Антон оставался моим  возлюбленным и лучшим другом. Может даже ещё в большей степени, чем раньше. Ведь теперь я искала в нём опору и понятность бытия. С Другим, я не могла быть уверенной ни в чём. Он мог не позвонить, или мог позвонить, но поговорить со мной только пять минут. А я уже без него не могла.

С первого звонка прошло полгода. В начале, я надеялась, что потихоньку всё пройдет само собой. Мой интерес угаснет или же его сойдёт на нет. Но мои молитвы не были услышаны. Они затерялись где-то в ледяных просторах равнодушного космоса … За эти полгода я успела его узнать. С тех пор, как я открыла эту дверь, я уже не могла её вот так вот - запросто, закрыть. Всё это время я намеренно не спрашивала его имени. Не то, чтобы мне не было интересно. Просто, сначала я обреченно ждала, что всё закончится. В таком случае имя мне было бы ни к чему. А потом я стала бояться его имя узнать. Ведь тогда он бы стал реальным. А если бы он стал реальным, то мне пришлось бы признать себе, что я погрязла в отношениях сразу с двумя мужчинами. Я была не в силах это признать даже самой себе.  

Ну вот, как-то так…

И вот сегодня я выбираю между человеком, которого люблю с восьмого класса и моим телефонным фантомом.

Вывариваясь в густой патоке своих мыслей, я просидела без движения больше часа. Выдумывала и отвергала план за планом. Я искала и выкладывала на весы своего сердца сначала их достоинства, потом недостатки. В результате всё равно не пришла ни к чему. Дверь в мою комнату была открыта. Ещё вчера родители уехали на симпозиум. Ночь медленно утекла меж пальцев. В бесплодных попытках. И вот уже серое мартовское утро любопытно заглядывало своим неулыбчивым лицом в окно моей комнаты. Голова  моя пуста. Каждая редкая мысль разливается по ней глухим эхом. Не могу решить, что мне делать. И от этого тяжкого бессилия  в глазах накипают горячие слёзы.

Я думаю об Антоне. Вспоминаю его глаза в ту минуту, когда он решился спросить. В его глазах стояло удивление. Думаю, в этот момент он удивился собственному облегчению.  Я это поняла, потому что не одну неделю видела, как этот самый вопрос прятался в его сдержанных улыбках и отведенных взглядах. Я не хотела причинять ему боль, но была перед ним виновата. Для меня он был «тем самым», но не был единственным. Я любила другого, но я не разлюбила и его. Видимо, мои глаза тоже рассказывали ему историю. Мы так давно знакомы и так близки, что нам ничего друг от друга не скрыть. Да и не привыкли мы ничего скрывать. Он попросил меня выбрать.

Что делать? Что делать? Сжимаю голову покрепче в надежде выдавить из нее хоть одну полезную мысль. И снова неожиданно, как тогда в  самый первый раз, звонок разрезает ватную тишину квартиры.  Я хватаю трубку трясущимися пальцами и шатким голосом произношу:

− Ты?

− Я… − отвечает он, − извини, что под утро. Работы много. Только закончил.

Его голос спокоен и уверен как всегда. Голос, который месяцами всё плотнее и плотнее вплетал меня в паутину моего же собственного воображения. Я молчу. В этот момент мне кажется кощунством, что он работал до утра и особенно то, что работа казалась в эту ночь ему такой важной. Намного важнее, чем позвонить мне. Мне досадно, что он ничего не подозревал. Не знал, перед какой дилеммой я стою, или же, как от нее мучаюсь.

В этот момент мне кажется, что я стою перед широким скоростным шоссе, по которому в обе стороны и на огромной скорости мчаться грузовики. Их движение так часто и так беспрестанно, что я никак не найду момента, никак не уловлю  промежутка времени между этими быстрыми челноками. Мне не перебраться на противоположную сторону. И пока я как ошалевшая кошка мечусь на обочине, пытаясь преодолеть хотя бы несколько первых полос, он сидит на остановке по другую сторону дороги и спокойно читает книгу. Мне обидно, но я  стараюсь быть выше этого. «Он же не умеет читать мысли на расстоянии» − говорю я себе и от этого заключения внутренне слегка разочаровываюсь.

− Как ты? Спала? – спрашивает он меня, не дождавшись от меня ничего дельного.

− Нет, − отвечаю я, и внезапно меня начинает пугать мысль о том, что мне придётся ему сказать.

Я должна сказать, что стою перед выбором. А что если он решит всё сам? Может он возьмет и прекратит наши отношения. Какими бы важными и незаменимыми наши звонки не были для меня, я никогда не  задумывалась, насколько они важны для него.

Впервые с первого нашего разговора я думаю о той, которой он звонил тогда, когда случайно попал на мой номер. И впервые я боюсь, что она для него реальна, женщина из плоти и крови с сияющими глазами и пахнущими карамелью волосами.  А я – я всего лишь голос в хрупкой тишине ночи, бестелесный, черно-белый, как сон, истончающийся и исчезающий под утро.

Сильно тряхнув головой, смахивая липкое оцепенение, я решаюсь и выпаливаю скорее, чтобы не спасовать:

− Мне нужно тебя увидеть!

Я чувствую, как его удивление медленно затекает по проводу и распространяется по моей застывшей в безмолвии комнате.

Он прям как всегда:

− Увидеть? Хм-м… а в чём причина?

Я не хочу ничего придумывать. Я ставлю на кон всё, что у меня есть.

− Я хочу увидеть тебя…  и потрогать, я должна знать, что ты реален… мне очень нужно.

Он молчит с секунду. Потом вздыхает, и произносит мягким голосом, от которого у меня на шее приподнимаются волоски:

− Я приеду. Какой адрес?

Называю адрес. Он не записывает, просто слушает. Потом командует:

−  Жди, −  и кладёт трубку.

Я подчиняюсь. Он сказал ждать, я жду. Первые полчаса я схожу с ума от волнения. Потом слишком устав волноваться, погружаюсь в странное оцепенелое безразличие. Мне начинает казаться, что не нужно ждать. Его не существует и потому он не может прийти, как бы мне этого не хотелось. Мне кажется, что прямо так, сидя на стуле, я задремала.

Не знаю, сколько времени спустя, я открыла глаза. Вскинула ресницы, но не от звука, а от его воспоминания сквозь сон. Знаете, как это бывает? Просыпаешься не от того, что стук в дверь вас разбудил, а скорее от ощущения, что он был.

Пока я иду к двери, сердце страшно колотится. Бум-бум, бухает везде: в горле, в кончиках пальцев и даже под коленками. От этого ноги кажутся ватными и нетвердыми. Вожусь с замком и дверной цепочкой дольше обычного. Наконец распахиваю дверь и…  вижу его.

Вернее, я смотрю на него. А в висках так стучит, что я вижу всё будто через плотную пелену.

Когда же туман перед моими глазами рассеивается, я смотрю ему в лицо и сухо дергаю горлом, в попытке сглотнуть свои впечатления. Те несколько секунд, что я смотрю на него, для меня  пролетают как вечность для какого-нибудь  древнего божества. Время перестает подчиняться суетливым стрелкам часов. Оно подчиняется только мне, и я замираю в этом моменте на длину одной жизни. Я успеваю рассмотреть его глаза, его пальцы и улыбку. Медленно и любовно разглядываю целую  галерею ломких снежинок, которые как миниатюрные  произведения искусства разложены на воротнике его пальто. Я успеваю  думать о нас, будто это единственно правильная в мире вещь. Успеваю представлять наших с ним прекрасных детей и внуков, нашу любовь, которая не то ещё сможет быть, не то уже была, настолько она знакома.

Из этой бесконечной мечты меня пробуждает его голос.

− Я войду? − спрашивает он.

В ватной тишине моего дома его голос звучит ещё теплее, чем по телефону. Теперь он не искажен тщедушными проводами или динамиками. Голос его выходит свободный, разливается по коридору и обдает мои плечи жаром. Я отодвигаюсь, давая гостю пройти. Он принес с собой запах весеннего ветра.

− Снег в марте… − констатирует он, снимая пальто и стряхивая снежинки, которые уже на лету превращаются в капельки.

Я киваю.

− Ты одна? – спрашивает  он, оборачиваясь.

Его брови показывают, что моя бессловесность его удивляет.

 − Ага, родители на симпозиуме, − отвечаю я.

Преимущество того, что оба твои родителя врачи. Хотя обычно этот же самый факт не облегчает мне жизнь, а скорее наоборот.

Теперь кивает он. Мы проходим в кухню.

− Хочешь чаю? – предлагаю я, подчиняясь законам гостеприимства, и изо всех сил пытаюсь перебороть в  себе желание просто сидеть и смотреть в его лицо.

− Давай, − соглашается он.

Я с облегчением начинаю возиться с чайником.

Пока руки совершают привычную рутину, я думаю… Он совершенно не соответствует моим ожиданиям. Потому что я его даже не могла представить таким!  Он совершенен. Идеален. «Как такое возможно?» − на этот вопрос в своих разбегающихся мыслях я не могу найти ответа. Я как угловатая шестиклассница, млеющая перед выпускником. Какие мои шансы?   «Никаких!» − как ни странно эта  вызревшая в моем мозгу резолюция, приносит мне недолгое облегчение. Я накрываю на стол.

− Я кое-что принес тебе, − неожиданно говорит он, когда я расставляю на столе чашки.

Он берёт меня за руку чуть  повыше запястья. Я почти роняю на стол блюдце. Со звонким стуком завалившаяся от неловкого движения кружка  бочком скатывается и,  прокатившись  колесом, останавливается, упершись золоченой ручкой в скатерть.

Он улыбается и за руку тянет меня к себе.

Мой мозг отчего-то решает, что он фотоаппарат, и от этого странного каприза я начинаю видеть происходящее отдельными кадрами. Он, улыбается и смотрит мне в глаза. Тянет меня за руку. Я сижу у него на коленях, и он просит протянуть ладонь. Моя протянутая рука и на ней тоненькая цепочка с кулоном в виде телефонной трубки. Я смотрю на него, а он притягивает мой лицо к своему. В общем, кино и «хэппи энд». Да простят меня правдолюбивые боги Тарантино.

Проснулась я только днём. Потянулась в постели и улыбнулась. Чувство было такое радостное и легкое, что, будь у меня хоть немного слуха или же голоса, я бы запела. Про необходимость выбора я вспомнила уже на кухне, наливая себе кофе. Тяжесть сменила моё ощущение весны и капели. Как? Как мне выбрать?

Сижу в привычной прострации. Я вернулась в точку, в которой была вчера до его прихода. Я вспоминаю, как спросила у него «Как тебя зовут?» и как он мне ответил: «Павел». На весах теперь не голос из телефона, а реальный человек, от которого у меня мурашки по коже и сны ванильного цвета. Антон, такой родной и понятный… без него я просто не представляю себя. Что мне делать?  

Что делать?!

В детстве часто, да и сейчас порой бывает, мне сниться один и тот же сон. Сон, в котором происходит что-то ужасное, и мне нужно срочно позвонить. В этом сне я набираю номер, но пальцы не слушаются. Я пытаюсь снова и снова набрать правильные цифры, но у меня никак не выходит. Похожее отчаяние и беспомощность я чувствую сегодня, когда пытаюсь написать эсэмэску Антону. Я заканчиваю незатейливое послание только с восьмой попытки. Уже почти в слезах. Нажимаю «отправить» и выскакиваю из дома, будто за мной гонятся все гончие ада.

В парке уныло и скамейки сырые и грустные воспоминаниями о ночном снеге. Снеге… снежинки на воротнике его пальто были такими блестящими и такими реальными. Я  хожу взад-вперед около нашей обычной лавочки. Поджидаю. Антона, как назло, нет и нет. Я прокручиваю в уме события сегодняшней ночи. Было ли это? Как, вообще, такое может быть. Как может случайно, набрав неверный номер, позвонить совершенно незнакомый человек, а потом вы разговариваете и разговариваете. Пока, в конце концов, не влюбляетесь. Это же нелепо! И ты его даже не видела, а всё равно любишь. С кем вообще такое случается? Ну, по крайней мере, если ты не героиня романа Спаркса. Это же смехотворно!

«Павел, Павел» − крутиться в моей голове, и я вспоминаю его глаза. И я понимаю, что и сегодня он не кажется мне реальным.  Или же кажется нереальным. Даже не смотря на то, что теперь у него есть имя. Даже не смотря на то, что я помню тепло его рук. А может мне это приснилось…. Может, я схожу с ума…

− Привет?! – раздается за моей спиной.

Если я была бы болонкой, я бы подпрыгнула от неожиданности и перевернулась в двойном сальто, но меня спасает то, что я человек и во мне метр шестьдесят росту. А нервишки, вот, точно как у болонки. Эта мысль заставляет меня улыбнуться, но я тут же замечаю синие круги вокруг глаз Антона, и это мгновенно вытирает улыбку с моего лица. Он выглядит несчастным и … потерянным.

−  Ты как? – спрашивает он меня, хотя это мне впору задавать ему этот вопрос.

− Нормально,  − отвечаю я и подхожу к нему ближе.

Он опускает глаза и его усталый взгляд выдает всё. Я вижу, как он не спал, как ждал, как переживал. Мне хочется его обнять и никогда не отпускать. Но я сдерживаю порыв. Я выбираю…

По пути домой думаю о том, как он обнял меня, когда я ему сказала «Нет никого кроме тебя». Как снова загорелись надеждой его потухшие глаза, и как у меня на сердце стало тихо и спокойно. Мой выбор сделал его счастливым. Я тоже чувствовала облегчение ... и любовь…

Всё верно. Единственно правильно.

Уже поздно вечером, вернувшись домой, я снова осталась наедине с собой в тихой квартире. Завтра приезжают мама с папой. Нужно прибраться. Я достала пылесос, и за гофрированный хобот потащила его сначала в гостиную, потом в папин кабинет. Затем настала очередь моей комнаты. Закончив  с уборкой, я сделала себе чашку крепкого кофе и вернулась в комнату. Настежь открыла форточку, чтобы запустить мартовскую прохладу. Сегодня, впервые за полгода телефон лежит в своей колыбели в коридоре. Я стараюсь закрепить в сердце свое решение. Я выбрала. Я смогла.

Перебираю раскиданные по столу книги, задумавшись, что же почитать, и краем глаза выхватываю на дальнем краешке стола что-то блестящее – цепочка. С подвеской  в форме миниатюрной телефонной трубочки! Не мобильника, не телефона, а именно такой вот, старомодной, как раньше были, трубочки. Я кладу украшение на ладонь и, приблизив глаза, рассматриваю каждую деталь: кнопочки, дырочки.

Зазвонил телефон. Не требовательно и безапеляционно как прежде. Разносящийся по квартире звук мне отчего-то кажется  жалобным, просящим. Я жду. Я не бегу и не спешу. Только после третьего сигнала, я встаю и выхожу  в коридор.

− Привет… – Пашин голос в трубке замер в ожидании.

− Привет… − мой голос блуждает в сумерках неосвещенного коридора, как неприкаянный.

− Ты выбрала его… – спрашивает Паша и вместо положенного в конец каждого вопроса вопросительного знака он зачем-то добавляет многоточие. И это не вопрос и не утверждение. Что-то среднее.  Теперь я представляю себе, как он перешёл многополоску, и мы с ним стоим на одной обочине. Несущиеся в двух направлениях,  прежде такие опасные машины  теряют какую-либо значимость, потому что теперь мы стоим рядом. Его дыхание треплет мою челку.  Он более чем реален.

Через какое-то время я кладу трубку. Мой выбор сделан.

Через открытую форточку доносятся звуки стихающего на ночь города. В комнате прохладно, но мне даже нравится. Я села на подоконник и впервые за долгое время я смотрю не в себя. Желтые окна соседних домов гаснут одно за другим. Город спокоен и тих. Я тоже. Что я выбрала? Хотите знать? Паше я сказала, что выбрала его. Антону − что его. Сегодня я делаю выбор − не выбирать. Я просто делаю вид, а там  будь, что будет. Теперь я буду изо всех сил тянуть время, и делать всё необходимое, чтобы отдалить ту минуту, когда потеряю их обоих. Всё необходимое...

Таков мой выбор.